Человек,
который
построил
своё
государство

Тут мне пригодилось все то, что я делал, как профессионал, в области логики и методологии науки. Печатать я это, повторяю, не собирался, поскольку был уверен в том, что никто такое печатать не будет. Не забывайте о том, когда это было. Если уж в так называемой « демократической » России мои книги о коммунистическом обществе не печатают и бойкотируют, то можно ли было рассчитывать на публикацию моих идей в хрущевские и брежневские годы, когда нынешние мужественные борцы против коммунизма клялись в верности марксизму, лизали зад Брежневу и преследовали всякую серьезную критику советского общества.

- Как же Вам удалось сохранить « невинность » в те годы?
- Я ни на шаг не отступал от моих « правил жития ». И, несмотря на это, я занял в советском обществе положение, которое меня устраивало. Хотя я был беспартийным, меня все-таки оставили в аспирантуре философского факультета МГУ. Это было в 1951 году. Хотя моя диссертация была еретической, меня взяли на работу в Институт философии Академии Наук. Работая в этом институте, я опубликовал большое число статей и книг, причем – совсем не марксистских. За одну из этих книг мне была присуждена степень доктора наук. Причем, по инициативе дирекции института; я сам об этом и думать не смел. Я стал профессором, многие мои статьи и книги были переведены на западные языки и принесли мне международную известность. Директор института, который был при Сталине одним из ведущих идеологов, увидев перевод моей книги в библиотеке Конгресса США, с гордостью сказал, что он эту книгу подписывал в печать.

Помимо Академии Наук, я работал в Московском Университете, одно время заведовал кафедрой логики. Когда меня утверждали на эту должность в ЦК КПСС, меня упрекнули в том, что я, якобы, недооценивал марксистскую диалектическую логику. Я сказал, что это – клевета: если я ее недооцениваю, то это значит, что я ее как-то ценю; я же отношусь к ней с презрением. Сотрудники ЦК, беседовавшие со мною, посмеялись моей шутке и утвердили меня в должности завкафедрой.

Я намеренно привожу такие, казалось бы, пустяковые детали, ибо они весьма характерны для умонастроений тех лет. У меня были десятки студентов и аспирантов из различных союзных республик и из социалистических стран, включая Кубу. Я был членом редколлегии журнала « Вопросы философии », где заведовал отделом логики. Я был абсолютно свободен в своей творческой деятельности и сам определял направления работы моих учеников. Целый ряд западных ученых, посещавших Москву, считали мои условия работы идеальными.

Все это случилось не благодаря каким-то карьеристским ухищрениям, а благодаря тем переменам, которые стали происходить в стране в послевоенные годы, в том числе – благодаря установке высших властей – ЦК КПСС – поощрять молодых и способных людей, в особенности – бывших фронтовиков.
Вместе с тем, это поощрение было весьма ограниченным. Например, мою диссертацию допустили на защиту с весьма большим трудом. Ее запретили для ознакомления всем желающим. Прочитать ее можно было лишь по особому разрешению и в закрытом фонде. Мои работы долго не допускали к публикации. Я начал печатать свои профессиональные работы лишь в возрасте 36 лет, причем сначала – в Польше и Чехословакии.

Мне приходилось прибегать ко всяческим уловкам, чтобы печатать мои книги. Я получал десятки личных приглашений на международные профессиональные встречи, но меня ни разу не выпустили. Лишь в возрасте 45 лет я получил, впервые в жизни, однокомнатную квартиру, будучи уже международно известным ученым. Меня не выпустили даже на симпозиум в Финляндию, хотя я был первым, совместно с академиком Капицей, из советских ученых, членом финской Академии Наук. Меня проваливали на выборах в Академию Наук и в конкурсах на Государственную премию. В 1967 году я вполне серьезно числился в списке шпионов ЦРУ и потребовались усилия, чтобы реабилитировать меня. И это все тоже было следствием перемен, происходивших в стране в те же послевоенные годы.

- Что это были за перемены?
- Главными чертами эволюции советского общества в послевоенные годы были, на мой взгляд, такие:
1. Десталинизация системы власти и управления, то есть политического режима;
2. Превращение советского общества в зрелое коммунистическое общество; по терминологии брежневских идеологов – в развитой социализм;
3. Холодная война и мощная пропагандистская атака со стороны Запада;
4. Идейное и моральное разложение правящих и привилегированных слоев, а также интеллектуальной элиты;
5. Назревание всеобщего кризиса советского общества и всего мирового коммунизма.

Думаю, что я все эти аспекты советской истории достаточно полно описал в моих литературных, социологических и публицистических работах. Сейчас ограничусь лишь краткими замечаниями.
Западная и российская прозападная пропаганда утверждают, будто десталинизация нашей страны произошла лишь после 1985 года. Это – преднамеренная ложь. Десталинизация страны, на самом деле, началась в послевоенные годы, еще при жизни Сталина, и завершилась при Брежневе. В горбачевские же годы имела место попытка вернуть страну к сталинистскому режиму. Ельцин продолжает эту попытку, начатую, но не доведенную до конца Горбачевым и, по-моему, обреченную на провал (напомню, что это интервью было взято в октябре 1992 года – А.Б.). Прежде чем объяснить, в чем тут дело, я расскажу несколько эпизодов своей личной жизни, весьма показательных с точки зрения рассматриваемой темы.
С ранней моей юности и до самой смерти Сталина я был активным антисталинистом. Антисталинистская пропаганда была тогда главным делом моей жизни. За выступление против культа Сталина я был еще в 1939 году исключен из комсомола и из института, причем без права поступления в другие ВУЗы, обследовался в психиатрической больнице и был арестован. Примерно в это же время был арестован студент нашего курса Романов – как антисталинист. Его освободили лишь после ХХ съезда КПСС.
Обстоятельства сложились так, что я скрылся, мой след затерялся, началась война и органам государственной безопасности стало не до меня. Но вот кончилась война. В 1946 году я вновь поступил на философский факультет. И, поразительное явление: многие помнили мою скандальную историю 1939 года, но никто не помешал мне, никто не донес в органы. Думаю, что дело тут было не в том, что война списала прошлые грехи, а в том, что за эти годы люди изменились. В 1948 году меня хотели исключить из Университета за антисталинистские высказывания. Меня защитили секретарь партийного бюро курса, бывший капитан Гробаков и секретарь партийного комитета МГУ, бывший капитан Кондратьев. Они были моими друзьями и прекрасно знали о моих антисталинистских умонастроениях. С Кондратьевым я учился вместе в 1939 году в Институте философии, литературы и истории. Он знал мою скандальную ситуацию тех лет.

Мое поступление в аспирантуру зависело от активной позиции членов партийной организации факультета, хорошо осведомленных о моих антисталинистских настроенях. Это были люди, прошедшие войну и демобилизовавшиеся из армии. После аспирантуры я поступил на работу в Институт философии - благодаря усилиям Валентина Павловича Доброхвалова. Он был бывшим полковником, членом партийного бюро института и при этом - убежденным антисталинистом. В институте он возглавлял группу молодых сотрудников, которые вели открытую борьбу против сталинистов. Я пользуюсь случаем, чтобы почтить память этого замечательного человека и, в его лице, воздать должное всем безвестным борцам против сталинизма.

Для меня мой антисталинистский период жизни закончился вскоре после смерти Сталина. Тогда все вокруг вдруг стали превращаться в антисталинистов – включая бывших яростных сталинистов. На защите докторской диссертации одного такого « перевертыша », который раньше в своих сочинениях превозносил Сталина, а теперь вдруг обрушился на него буквально с пеной у рта, я выступил и сказал одну-единственную фразу: « Мертвого льва может лягнуть даже осел ». Меня после этого кое-кто счел недобитым сталинистом. А я решил: мертвый Сталин не может быть моим врагом. Моими врагами стали те, кто стал играть активную роль в советском обществе в послесталинские и, особенно, в брежневские годы. Причем, я к этому не стремился сам. Это я стал для них врагом - самим фактом своего существования.

- Какой смысл Вы вкладываете в понятия « сталинизм » и « десталинизация »?
- Проблема десталинизации страны заслуживает особого внимания, ибо на неясности в понимании сталинизма и на умышленном искажении его сущности и исторической роли основывается значительная часть пропагандистской демагогии нынешних правителей России. Будучи сами преемниками сталинизма в деле управления страной, они стараются всячески скрыть свою сущность, поливая грязью и фальсифицируя исторический сталинизм и запугивая угрозой возвращения сталинизма, изображая в качестве сталинизма то, что на самом деле было его преодолением, было десталинизацией.
Такими извращениями реальности заполнена вся нынешняя жизнь нашей страны. Тут все перевернуто: идеологи коммунизма оказываются антикоммунистами, вожди партии - выступают, как ее разрушители, враги народа заявляют претензии на его спасение, дураки выглядят мудрецами, пустозвоны – мыслителями, бездарности – талантами, грабители – деловыми людьми. Все извращено до такой степени, что любая ложь воспринимается, как истина, причем, чем лживее – тем истиннее, а правда даже не смеет подать голоса. Да это и бессмысленно: правду никто не хочет знать, никто не хочет слушать.
Но что такое сталинизм? Уже одно то, что брежневизм рассматривают, как сталинизм, говорит либо о полном непонимании этого феномена, либо об умышленном идеологическом извращении его сути. Я рассмотрел различные аспекты сталинизма в книге « Нашей юности полет », которую написал к 30-летию смерти Сталина. Сейчас ограничусь лишь его социально-политическим аспектом. Сталинизм, в обобщенном социально-политическом смысле слова, есть определенная система власти и управления страной, которая характеризуется такими чертами:
- на вершине власти находится Вождь с аппаратом личной власти - « сверхвласти » - состоящим из людей, лично преданных Вождю и готовых выполнять его распоряжения;
- с помощью определенных каналов и рычагов, Вождь контролирует всю систему управления;
- последняя структурируется иерархически по сферам общества и образует иерархическую структуру, охватывающую все территориальные единицы;
- на каждом уровне – нечто подобное тому, что на вершине; на каждом уровне – своя номенклатура, то есть отобранное множество лиц, которых можно использовать практически на любой должности соответствующего уровня;
- функции управления просты: главным является расстановка кадров и политическое руководство людьми;
- власть является волюнтаристской, то есть силой навязывает населению такой образ жизнедеятельности, какой хочет высшая власть;
- все звенья иерархии власти исполняют волю высшей власти;
- вся пирамида власти опирается на организацию первичных коллективов с помощью системы активистов;
- в этой системе партия – партийный аппарат и первичные организации играют подчиненную роль, как и административно-бюрократический аппарат;
- аппарат личной сверхвласти Вождя стоит над партийным аппаратом и даже вне его;

Разумеется, я дал сейчас лишь весьма упрощенное описание. Сравните теперь с этим то, что делал Горбачев с системой власти, и что делает Ельцин. Вы с очевидностью увидите, что это – стремление вернуть систему власти к сталинскому образцу. Тут вы увидите и стремление навязать населению насильно тот образ жизни, какой хочется высшему руководству. И – создание аппарата власти, стоящего над партией. А Ельцин пошел еще дальше: вообще разрушил партию, ибо она стала препятствием на пути реализации его преступных замыслов, вернее – замыслов тех, кто манипулирует им.

Я об этой тенденции начал писать с самых первых шагов деятельности Горбачева – в многочисленных сатьях и в книге « Горбачевизм ». Но никто не захотел посмотреть на происходящее с этой точки зрения.
Сталинистская система власти и управления, успешно сыграв свою историческую роль в построении социализма, в индустриализации страны, в подготовке страны к войне и в организации победы над Германией, исчерпала себя. К концу войны в рамках этой системы вызрела партийная и государственно-бюрократическая система, которая стала играть главную роль. Это была будущая брежневистская система власти.

Десталинизация страны, в строгом смысле этого слова, означала переход от сталинской системы власти и управления к брежневской. В последней решающую роль стал играть партийный аппарат. Аппарат « сверхвласти » входил в него, составлял его часть. Методы волюнтаризма уступили место методам административно-бюрократическим, причем – приспособленческим. Разумеется, были и другие различия в этих периодах. Существенно тут то, что альтернативой сталинизму явился брежневизм. И никакой другой альтернативы ему нет и не будет никогда в принципе.

Уже в первых своих публикациях я, описывая структуру советского общества, обращал особое внимание на то, что КПСС не была партией в собственном смысле слова. Это было явление в структуре общества: такого ранее никогда и нигде не было. Слово « партия » тут сохранялось по традиции.
Было очевидно, что КПСС, в той ее части, в которой она состояла из первичных организаций, была явлением в социальной структуре общества, в его первичных коллективах. А в той части, в которой она состояла из системы партийных комитетов, она была стержнем государственности общества.
Десталинизацию страны начали осуществлять миллионы рядовых членов партии еще в конце 40-х и в начале 50-х годов - еще при Сталине. Участники этой борьбы сами не отдавали себе отчета в том, какую историческую роль играла их деятельность. Борьба шла за то, кого выбрать в партийное бюро, кого выбрать секретарем, какие принять резолюции по тем или иным конкретным вопросам, как поступать с теми или иными конкретными личностями – то есть масса « мелочей », которые постепенно меняли всю социально-политическую атмосферу в стране.

На Западе этот факт умышленно замолчали или не заметили, ибо те, кто на самом деле осуществил десталинизацию страны, не годились для « сенсаций » и антисоветской пропаганды. Сейчас никто не хочет вспоминать о том, что в те годы самая активная общественно-политическая жизнь проходила именно в партийных организациях; вне их вообще ничего подобного не было.

Десталинизация страны была подготовлена внутри партии и осуществлена силами партии, а не вне ее. Из маленьких, но повседневных усилий миллионов рядовых членов партии сложилось дело огромного исторического значения, произошел самый значительный перелом в истории страны после 1917 года. Антисталинистская кампания, раздуваемая в пропаганде сейчас, есть идеологическое оболванивание масс с целью скрыть сущность политики новых правителей России и отвлечь внимание людей в ложном направлении.

Рядовые члены партии в массе своей были далеко не худшими, а скорее – лучшими членами общества. Они не сделали никакой карьеры за счет партийности и не приобрели никаких привилегий. Для них членство в партии было формой участия в общественно-политической жизни страны и в жизни своего коллектива. Что касается карьеризма в партийном аппарате, то это – явление всеобщее, а не специфически присущее КПСС. Его можно видеть в партиях и в государственно-бюрократическом аппарате в любой западной стране, причем, не в меньшей, а, скорее, в еще большей степени.
Несмотря ни на что, страна выжила в сложнейших исторических условиях, добилась успехов и создала сравнительно высокий уровень жизни для широких слоев населения – благодаря КПСС. Разрушение КПСС было фактически разрушением социальной организации и государственности страны под предлогом борьбы против коммунизма. Преступниками в данном случае являются те, кто разрушил КПСС, то есть – единственную силу в стране, которая была способна сохранять ее единство, поддерживать общественный порядок и обеспечивать прогресс, какой был возможен в данных исторических условиях. Западные хозяева, толкая своих слуг – горбачевцев и ельцинцев – на этот путь, знали, что делали. И они добились успехов, на какие даже не рассчитывали. Советские подонки, выпестованные в аппарате КПСС, переусердствовали сверх всякой меры.

- Давайте вернемся к истории Вашей жизни.
- Жизнь в целом была такой, что я нечто аналогичное даже врагу не пожелаю. Когда жизнь проходит, ее реальная субстанция исчезает бесследно. Остается лишь серия бездушных дат: служил в армии, демобилизовался, поступил в Университет, аспирантура, диссертация, женился, дочь, распад семьи, статьи, книги, доктор наук, профессор и так далее, и тому подобное...

Это все – не есть настоящая жизнь. Это даже – не вехи жизни. Это – мертвая абстракция жизни. Вот я скажу, например, что 20 с лишним лет преподавал логику. Ну и что? Абстрактная величина! Другие преподавали свою науку и по 30, и по 40, и даже по 50 лет. Но в моей жизни эти 20 лет прожиты с полной отдачей сил и чувств - сотням студентов и десяткам аспирантов. Причем, с сознанием, что все это – впустую, что все это кончится крахом, что кипящие злобой коллеги сожрут меня и оклевещут, а ученики – предадут при малейшем намеке на невыгодность быть моим учеником.

Или, скажем, развал семьи. Страшно вспоминать об этом. И самое страшное – полная беспомощность перед низменными силами и человеческими страстишками. Я говорю об этом сейчас потому, что мне вновь пришлось пережить нечто подобное уже в эмиграции, и этим, по всей вероятности, закончится моя жизнь. Поистине, поразительное явление: мое стремление быть тем идеальным нравственным человеком, о котором я уже говорил, вызывало особенно лютую злобу в среде близких людей. Прав был Христос: враги человека – ближние его.

Но, как бы то ни было, я жил, я полностью перестал быть человеком политическим и стал человеком творческим, причем – индивидуально творческим. Мой антисталинизм исчерпал себя. Какие бы неприятности я ни испытывал от властей, начальства, коллег и ближних, я не собирался становиться врагом своего общества и становиться диссидентом.

В общем и целом, я был доволен тем, что имел. Я занимался любимым делом и имел в нем успех. В логике и через логику мне открылись такие необъятные и увлекательные перспективы исследования, на овладение которыми мне не хватило бы и десятка жизней. Я возился со студентами и аспирантами, и это доставляло удовлетворение. Логическая среда стала моим домом, моей семьей. Но и с этой семьей у меня потом произошел разрыв. Причем, не я ее предал, а она – меня.

У меня было большое число знакомых. Общение с ними с лихвой покрывало потребности в общении. В коллективе я имел репутацию, к какой стремился, и какая получалась как бы сама собой. Я вместе со всеми издевался над недостатками советского образа жизни и советской идеологии. В меру симпатизировал диссидентам и разоблачителям, но сам по их пути идти не собирался.
Однажды мне предложили уволить с кафедры двух преподавателей, считавшихся диссидентами. Я отказался. Отказался не потому, что разделял их убеждения и форму поведения, а просто из нежелания сотрудничать с властями в преследовании диссидентов. Аналогичным образом тогда поступали многие в интеллигентских кругах.

Меня, в наказание, осовободили от заведования кафедрой, тех преподавателей все-таки уволили, но их взяли на работу, на свой риск, директора других учреждений, не имевшие ничего общего с диссидентами, взяли – просто, как порядочные люди. Я с удовольствием освободился от должности заведующего кафедрой: начальником я не мог быть принципиально, в силу своих « правил жития ». И психологически я не ощущал в себе никакой « субстанции власти ».
Так я и дожил бы свою жизнь в том качестве, которое у меня получилось и которое меня устраивало, но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Не зависевший от меня ход событий в стране и в мире вынудил меня на такое поведение, которому я всячески противился, - на положение отщепенца в своей собственной стране и, в конечном счете, – на изгнание из нее.

- Почему так вышло?
- Три фактора тут сыграли решающую роль: конфликт с коллегами по профессии, конфликт с так называемыми « либералами » и холодная война. Все эти факторы действовали совместно, разделить их, практически, невозможно. Тем не менее, я должен сказать о них, как о различных, хотя бы потому, что обо всем невозможно сказать сразу.

Суть моего конфликта с профессиональной средой я проанализировал и детальнейшим образом описал в обобщенной форме в целом ряде моих книг. Не только в « Зияющих высотах », но и в лучшей , по-моему, моей книге - « Желтый дом ».

Дело тут не в моем личном характере и не в личном характере моих коллег, а в общей ситуации творчества в современном обществе. Причем, не только в советском, но и в западном тоже. Одно дело, когда творческой деятельностью занимаются немногие, исключительные одиночки, и другое дело – когда в эту сферу устремляются полчища посредственностей, которые, благодаря образованию, могут выглядеть, как личности творческие.

В некоторых случаях, научные исследования теперь действительно невозможны, как индивидуальное творчество: тут необходимо участие большого числа людей, организованных в коллективы. Но это охватило и другие сферы, где в этом нет никакой необходимости с точки зрения самого характера творчества, как, например, в сфере логики и методологии науки, где я подвизался.
Я начал разрабатывать свою логическую концепцию. У меня начала складываться на этой основе своя группа. Это становилось заметным не только в России, но и во всем « социалистическом лагере », а также на Западе. Моя профессиональная среда приложила усилия к тому, чтобы помешать этому.
Какое-то время меня защищало от нее начальство, включая академическое и партийное. Но, как только я этой поддержки лишился, все то, что я создавал десятками лет, было разрушено до основания моими коллегами, причем – под лицемерным лозунгом борьбы за « передовую науку ». Моя попытка развить оригинальную отечественную науку кончилась крахом.

Второй фактор – конфликт с « либералами ». Я как и другие, был членом общества не сам по себе, а как член определенного социального слоя. Представители этого слоя слегка фрондировали в отношении властей, но сами при этом делали успешную карьеру, работали в аппарате ЦК КПСС и в КГБ или так или иначе сотрудничали с ними. В горбачевские годы они стали активными перестройщиками и вылезли на видимую арену советской истории. Они изображали из себя борцов против некоего режима, а сами холуйствовали перед этим режимом еще усерднее, чем их предшественники перед сталинским.
Окончательный разрыв произошел, когда редактор журнала « Вопросы философии » (впоследствии, при Горбачеве, ставший редактором « Правды » и членом Политбюро ЦК КПСС) в своем холуйстве перед Брежневым побил все прошлые рекорды холуйства такого рода. В одном из номеров журнала число ссылок на Брежнева оказалось больше, чем число ссылок на Сталина в журнале « Под знаменем марксизма » в самые мрачные годы сталинизма.

Потом эти люди стали прототипами персонажей моих книг, в особенности - « Зияющих высот ». Я вышел из редколлегии журнала и порвал со всей этой средой. Представители этого слоя интеллигенции тогда участвовали в системе власти в качестве ее интеллектуальных советников. От них фактически зависела и моя судьба.

Разрыв с этой средой означал, что я лишился покровительства как академического, так и партийного начальства. Я был отдан на съедение моим друзьям-коллегам. Очень скоро я лишился студентов, аспирантов и возможности публиковать свои научные сочинения. Это произошло еще до того, как я начал писать « Зияющие высоты ». Я тогда о литературной деятельности вообще не думал.
Я оказался в изоляции. У меня впервые в жизни образовалось свободное время, которое нечем было заполнить. И я невольно втянулся в литературу. Начал записывать мое отношение к своей социальной среде.

И третий из факторов – это взаимоотношения с Западом. Я, не ведая того, оказался в сфере психологической войны, которую Запад вел против Советского Союза. Оказался на самой, что ни на есть, фронтовой линии холодной войны. Об этом стоит сказать особо.

Нет надобности говорить о том, сколько сил и средств в Советском Союзе тратилось на то, чтобы внушить советским людям негативное представление о Западе и выработать у них иммунитет по отношению к тому, что в СССР называли « тлетворным влиянием Запада ». Сразу же после революции процесс познания Запада советскими людьми был взят под контроль государства. До второй мировой войны советские знания о Западе для широких масс населения укладывались в шаблонные идеологические рамки и были довольно примитивными.

Число людей, бывавших на Западе и знавших его, было невелико. В сталинские годы « железный занавес » прочно охранял советских людей от соблазнов Запада. Информация о Западе сообщалась только негативная. Запад в советской идеологии и пропаганде изображался, как средоточие зол и смертельная опасность для Советского Союза. Война с Германией, с одной стороны, укрепила эту веру в то, что Запад есть исторический смертельный враг СССР, а, с другой стороны, расшатала представления о западном образе жизни.

Миллионы советских людей, переступив границы своей страны в составе армии, воочию убедились в том, что жизненный уровень обычных людей на Западе – выше, чем в Советском Союзе. Они не видели того, какой ценой этот уровень людям доставался. Они видели лишь результат – быт людей, причем, в самом его поверхностном проявлении: жилье, вещи, одежда, кафе, рестораны, дома. Они видели то, что бросалось в глаза и было самым существенным для них самих. Они разнесли свои представления о загранице по всей стране, приукрасив их многократно и подкрепив военными трофеями, включавшими вещи, начиная от предметов дамского туалета и кончая драгоценностями.

Для огромной массы советского населения, доведенного до ужасающего состояния прошлой нелегкой историей и опустошающей войной, это было потрясением. Хотя в послевоенные годы жизненные условия сильно улучшились, это потрясение не изгладилось. Бывшие советские солдаты, вступившие в свое время в личное соприкосновение с Западом, стали становиться взрослыми, обзавелись семьями, начали делать карьеру. А соблазнительный образ Запада прочно засел в их умы и сердца.

В послесталинские годы « железный занавес » практически перестал действовать, и Запад начал оказывать огромное влияние на советское общество, причем влияние именно тлетворное, деморализующее, ослабляющее его изнутри. Запад стал постоянно действующим фактором в повседневной жизни советских людей. Он вторгся в сознание советских людей по множеству каналов, среди которых антисоветская пропаганда и пропаганда западного образа жизни занимали самое последнее место. Даже такие явления, как кусочки западной технологии, американские джинсы, современная музыка, попадая в советскую среду, прежде всего били по чувствам и сознанию людей.
Начавшееся после смерти Сталина широкое проникновение западной философии, социологии и логики в Советский Союз было на самом деле проникновением западной идеологии в ее элитарной форме, принявшей обличье науки. Это послужило одной из причин идеологического кризиса в Советском Союзе – предвестника общего кризиса коммунизма. Это стало ясно много позднее. А тогда, когда все верили в незыблемость Советского Союза, его социального строя и идеологии, это казалось поддержкой подлинной науки.

После знаменитой поездки Хрущева с советниками в США в недрах советского общества и даже в средствах массовой информации наметился заметный перелом в отношении к Западу. В кругах московских интеллектуалов, работавших в идеологических учреждениях, связанных с аппаратом ЦК и сотрудничавших с КГБ, стало модно утверждать, что Запад есть лучший из миров, когда-либо существовавших и существующих на планете. Это, однако, не мешало советским « прогрессивным интеллектуалам » в брежневские годы публично разоблачать язвы этого « лучшего из миров » и доказывать преимущества советского социального строя.

В годы перестройки они дружно позабыли об этом своем служении советскому режиму, советским властям и советской идеологии – и бросились наперегонки чернить все советское и нахваливать все западное.
Брежневская политика не могла остановить маятник советской истории, качнувшийся в сторону нового отношения к Западу. В течение всего брежневского периода Запад обрушивал на советское общество мощнейшую пропаганду своего образа жизни и критику образа жизни советского. И надо признать, что семена этой пропаганды падали в благоприятную почву. Никакие усилия советской контрпропаганды, а также карательные и защитные меры, в том числе глушение западных радиостанций и аресты, не могли остановить это наступление Запада на души советских людей. Наоборот, они усиливали соблазн и углубляли западное влияние до самых основ психологии советских людей.

Бесспорно, западная пропаганда, имея целью идейное и морально-психологическое разложение советского общества, приносила и обширную информацию о Западе, имевшую чисто познавательное значение. Но эта информация тонула в общем потоке идеологии, играла роль не столько просветительскую, сколько пропагандистскую. В условиях России тех лет иного эффекта она и не могла иметь; в кругах рафинированной интеллигенции она, конечно, имела ценность и сама по себе, как явление культуры, но круг таких людей был очень малочисленным. Идеологическая и политическая тенденция доминировала.

Хочу обратить внимание на два фактора, которые сыграли важную роль при этом. Первый из них – убожество профессиональной информации о Западе. Советский Союз имел на Западе десятки тысяч своих профессионально подготовленных представителей в лице дипломатов, журналистов, агентов секретных служб, ученых. В самом Советском Союзе были многочисленные учреждения с сотнями и тысячами сотрудников, занятых изучением стран Запада. Период перестройки обнаружил, что советские люди и в этой сфере деятельности работали так же плохо, как и во всех остальных.

По сути дела, вся эта гигантская армия специалистов оказалась сборищем халтурщиков, паразитов, невежд, тупиц и хапуг. Ведь Запад был открыт для профессионального изучения, был буквально завален информацией обо всех аспектах своей жизни. А армия советских паразитов даже не удосуживалась полистать соответствующие книги, журналы и газеты. Десяток образованных, способных и добросовестных исследователей в принципе смог бы даже за 10 лет создать объективно точную и практически полезную для руководства картину Запада – гораздо лучше, чем десятки тысяч упомянутых паразитов, стяжателей, карьеристов и халтурщиков. Но сама советская социальная система и идеология исключали такую возможность в принципе.

Второй из факторов заключался в том, что советские люди, допущенные до непосредственного знакомства с Западом, были поставлены в исключительные условия: им не надо было добывать средства существования на Западе, искать работу и жилье, думать о воспитании и будущем детей. У них было гарантированное положение у себя дома, они имели какие-то деньги от своего государства, а также в виде подачек от западных учреждений и подарков друзей и родственников. А если они тратили свои деньги, они их с лихвой окупали, покупая дефицитные у них дома вещи.

Они на Западе были на положении гостей и зевак - и видели тут то, что могли видеть в качестве таковых: изобилие вещей в магазинах, свободу передвижения, прекрасное обслуживание. Они все это сравнивали с тем ужасным состоянием, в котором находилась их страна. Причем, все эти люди принадлежали далеко не к самым низшим слоям общества. Большинство из них были обеспеченными и образованными людьми.
Склонность к критическому отношению ко всему своему и зависть ко всему чужому, а также ненаказуемость антисоветских и антикоммунистических речей и мыслей довершили комплекс причин, сделавших идеологический и морально-психологический кризис советского населения неотвратимым. Западомания овладела советским обществом с неслыханной силой. В годы перестройки она была легализована и дозволена. И стала всемерно поощряться сверху, что стало одной из важнейших причин, если не самой важной, всестороннего краха Советского Союза, его социального строя, системы власти, идеологии, массовой психологии.

На мои работы на Западе обратили внимание давно. Уже в 1959 году появились публикации, выделявшие меня из общей советской философской среды. Я был не единственный, кто стал объектом внимания специальных служб и профессиональных кругов Запада. Они умело выбирали тех, кого можно было противопоставить остальной массе советских интеллектуалов. Сначала это мне вредило, потом – стало поддержкой. Эта поддержка прекратилась, когда западным логикам и философам стало ясно, что я не являлся поклонником того, что сочиняли они, а создавал свою, оригинальную концепцию. На Западе эта среда оказалась в десятки раз обширнее, чем в России, и неизмеримо мощнее. Круг замкнулся.

- И все-таки: как и когда из благополучного профессора МГУ, пусть даже имевшего неприятности по службе, вылупился « отщепенец »?
- В 1974 году я оказался в изоляции в своей профессиональной и социальной среде. Я начал сочинять тексты, которые в 1975 году образовали книгу « Зияющие высоты ». Название это я придумал еще в годы войны, а, может быть, еще раньше.

Во всяком случае, в 1946 году у меня мелькнула мысль назвать так повесть, которую я собирался попробовать напечатать. Но было очевидно, что с таким названием не напечатаешь и страницы, а, скорее всего, заработаешь самый большой срок лагерей строгого режима. Я похоронил это название в глубинах моей творческой свалки, как я тогда оценивал свои потенциальные литературные сочинения.
Я еще не рассматривал эту новую сферу деятельности, как литературную, и тем более, - как переломную. Я просто начал писать тексты, которые были моей реакцией на то, что происходило в стране, и на то, что делали в отношении меня мои коллеги, сослуживцы, друзья, представители власти. Никакой определенной цели у меня не было.

Но в 1975 году произошел скачок. Самый мой близкий друг тех лет, которому я прочитал несколько отрывков из написанного, позаботился о том, чтобы в КГБ узнали об этом. Это было время самой сильной борьбы властей против диссидентов и всякого рода разоблачителей. За мною был установлен надзор со стороны КГБ. Это подстегнуло меня. Я оказался перед выбором: либо я опережу моих « надзирателей », напишу книгу в кратчайшие сроки и надежно спрячу рукопись, либо – они расправятся со мною.
Я вообще привык к тяжкому интеллектуальному труду, а тут я начал работать с удесятеренной силой: работал днями и ночами, порою по 15-20 часов в сутки. И, в общей сложности, я за шесть месяцев сделал черновой, как я считал тогда, вариант книги. Проблема, где спрятать рукопись, решилась сама собой: разумеется – на Западе.

К этому времени у меня уже был опыт переправки научных книг на Запад, игнорируя официальные инструкции на сей счет. Нас регулярно навещали иностранцы, особенно из Франции – они и занялись перевозом рукописи за границу.

Самой трудной проблемой было решиться на публикацию книги. Я понимал, что этот шаг приведет к потере всего, что было достигнуто, и к тяжелым последствиям для меня и моей семьи. Но пути назад не было: я уже был подвергнут остракизму в своей среде, моя книга должна была стать моим ответным ударом на это.

В 1976 году книга была напечатана в Швейцарии, переведена на многие языки мира, принесла мне мировую известность и репутацию самого острого аналитика и критика коммунистического общества. В Советском Союзе она была, естественно, запрещена. Это, однако, не мешало, а даже способствовало ее нелегальному распространению.

Поскольку она официально как будто бы не существовала, это не мешало также бесчисленным заимствованиям из нее, как и из других моих книг, распространявшихся нелегально. А мародеры послебрежневских времен превзошли в этом отношении мародеров предшествующего периода. Впрочем, в значительной части, это были те же самые лица.

Хочу особое внимание обратить на следующее обстоятельство: в те годы я не мог даже предположить, что пройдет немногим более 10 лет и в стране произойдет перелом, который ввергнет ее в нынешнее катастрофическое состояние. Если бы я знал, что так будет, я не смог бы написать ни строчки в том духе, в каком я написал многочисленные книги и статьи до 1985 года, то есть в течение 10 лет.

Я втянулся в эту работу, будучи на все 100 процентов уверен в том, что коммунистический социальный строй в России пришел на века, что он еще только сложился и еще не развил до конца свои потенции, что для России это – наилучшее устройство из всех возможных, и что любой другой строй для нее был бы гибелью. Я просто начал записывать на бумагу то, что накопилось в моей голове в течение многих лет размышлений о советском обществе.

И, тем более, о том, что через 10 лет начнется стремительное разрушение советского общественного строя, системы государственности и идеологии, не думали и не помышляли сотрудники аппарата ЦК КПСС и КГБ, идеологические работники и представители интеллектуальной элиты, которые, начиная с 1985 года, возглавили это разрушение всех основ советского общества.

Они тогда были оплотом режима, успешно делали карьеру и комфортабельно устраивались в жизни. Одни из них были уже на высотах власти и благополучия, другие рвались туда, холуйствуя перед Брежневым и прочими властителями тех лет. Они были именно такими, как я их изобразил в « Зияющих высотах », а также в книгах « Светлое будущее » и « Желтый дом », написанных еще в годы жизни в России.
Основным содержанием моих первых литературных произведений был анализ сущности советского общества, как общества коммунистического, причем – в его нормальном, жизнеспособном состоянии. Я замечал, что в стране назревает кризис, но я считал это проявлением и следствием закономерностей самого коммунистического социального строя. Меня это не удивляло и не тревожило.

В моей теории коммунизма неизбежность кризисов этого общества доказывалась, как теорема. Кризисные ситуации суть обычное явление в жизни всякого общества. Западные страны регулярно переживали и переживают их. Кризис еще не есть крах. Чтобы он привел к краху, нужны еще дополнительные условия. Как показала дальнейшая эволюция страны, главным среди этих условий оказалась способность высшей власти, привилегированных слоев и интеллектуальной элиты пойти на беспрецедентное в истории человечества предательство.

Но в те годы об этом никто и думать не смел. Я в моих книгах описывал представителей этой категории советских граждан как интеллектуальных кретинов, моральных подонков и политических негодяев, какими они и были на самом деле. Но что они предадут все то, за счет чего сделали карьеру, выбрались на вершину власти и вообще на арену советской истории – это было тогда немыслимо. Думаю, что они и сами еще не помышляли об этом.

Предательство явилось закономерным результатом их социальной сущности и обстоятельств, но – не исходным пунктом. Я сказал все это не с целью оправдания, а с целью объяснения своего поведения. Я признаю, что какая-то доля вины за то состояние, в котором оказалась моя страна лежит и на мне. Но прошлое не вернешь. У меня была своя личная жизненная линия, начавшаяся еще в 30-е годы. Помимо моей воли она вплелась в общую ткань истории страны, причем – истории трагической. Неудивительно, что и моя судьба сложилась аналогично.

Начало моей литературной деятельности ознаменовалось тем, что меня поставили перед выбором: либо 7 лет тюрьмы и 5 лет внутренней ссылки для меня, а также высылка из Москвы моей жены и дочери, либо – лишение советского гражданства и высылка из страны на Запад. Я предпочел второе, ради семьи.
Для многих советских людей эмиграция на Запад была страстной мечтой. Сколько их рвалось туда – любой ценой! И рвется до сих пор. Для меня же это было жестоким наказанием. Тогда я не отдавал себе отчета в том, настолько жестоким оно должно было стать. Теперь, прожив на Западе более 14 лет, я совершенно искренне могу признаться, что все эти годы были для меня непрерывной душевной пыткой.
Вы вправе спросить: а почему я не изменил свою жизнь так, чтобы прекратить эту пытку? Я на этот вопрос ответил книгой « Исповедь отщепенца », которая была опубликована по-французски. Сейчас могу сказать лишь следующее: во-первых, далеко не все – в нашей власти. Глядя со стороны кажется, что ничего не стоит переехать из Германии в Италию... или – вернуться в Россию. Но, в реальности, действует множество « но », которые делают абстрактную возможность практически нереализуемой.

Во-вторых, бывают такие ситуации, когда человек, из каких-то принципиальных соображений готов пойти на любые страдания и даже на гибель. Мой случай оказался именно таким. Моя судьба была предопределена обстоятельствами, как внешнего, так и внутреннего порядка. Вся моя жизнь превратилась в непреходящее наказание за то, что я обнаружил способности к оригинальной творческой деятельности и за то, что я с юности принял твердое решение следовать своим « принципам жития ». А с такими творческими данными и жизненными установками на Западе жить ничуть не лучше, чем в России советского периода, из которой меня выбросили. А в России нынешней я тоже не вижу для себя места.
На Западе, на первый взгляд, вроде бы лучше в смысле литературного творчества: меня печатали и печатают на многих языках. У меня была пресса, какую имели немногие писатели. Однако, я « проскочил » в литературе по ошибке: на первых порах не разобрались, что я такое. Приняли меня за обычного диссидента-разоблачителя. А когда разобрались, я уже занял свое место в литературе и мог продолжать жить, как писатель.

Зато в логике и социологии со мной обошлись самым беспощадным образом: стоило распространиться закулисной молве, что Зиновьев построил оригинальную логическую концепцию, которая - лучше всех известных, и решил ряд важнейших проблем, как мир логики, а это – тысячи и тысячи людей с определенным образованием, менталитетом, претензиями и положением, подверг меня бойкоту, как было и в России.

Стоило мне получить премию Токвиля по социологии за книгу « Коммунизм как реальность », которую многие сочли первой научной работой о реальном коммунизме, как бойкоту меня подверг мир социологов, политологов, советологов и прочих « -ологов », каких тут десятки тысяч. Хотя за литературные работы я получил бесчисленные комплименты и премии, все равно я никогда не чувствовал адекватности оценки того, что я делал.

- Что Вы имеете в виду?
- Я почти никогда не узнавал себя в том, что обо мне писали. Но дело не только в творческом аспекте жизни самом по себе. Дело также в повседневном образе жизни, без которого немыслимо никакое творчество. Я, конечно, имел какие-то представления о западном образе жизни из западной художественной литературы, из фильмов и из социологических сочинений. Но то, с чем мне тут пришлось столкнуться, практически повергло меня в шоковое состояние. Западный образ жизни оказался совершенно чуждым мне. Я ведь оказался на Западе в возрасте 56 лет – приспосабливаться к новым условиям было уже поздно.

Да я и не хотел, ибо это было бы равносильно самоубийству меня, как личности, сформировавшейся на основе моих идеалов и путем постоянных усилий в течение более, чем 40 лет. Это означало бы капитуляцию перед обстоятельствами, означало бы измену той клятве, которую я дал себе еще 17-летним юношей. Как бы я ни относился к советской реальности, я родился и вырос в ней, я прожил в ней 56 лет. Это было мое общество, несмотря на его дефекты. Ни о каком другом я и не мечтал.

Я был хорошим членом коллектива, имел репутацию, которую хотел иметь и которой дорожил. Она была важнее для меня, чем карьера и материальное благополучие. В моем окружении было достаточно много людей, которые могли оценить мои моральные качества и мои принципы общения. Это была великая ценность для меня, может быть – главная. А именно – бескорыстное творчество и человеческое общение. Я разделял правила жизни, которые Маяковский выразил словами: « кроме свежевымытой сорочки, скажу по совести, мне ничего не надо ». Все, что связано с собственностью, всякие проявления мещанства были мне ненавистны.

И вот, я был выброшен в среду, в которой не было ничего из того, что я ценил превыше всего, зато было все то, что я ненавидел в первую очередь. Я попал в мир собственников, в мир мещан до мозга костей, в мир холодных и расчетливых людей. с которыми невозможно общение на том уровне, к которому я привык в России. В мир денежного и формально-правового тоталитаризма. Высокий жизненный уровень оказался неслыханной дороговизной жизни, а главное – он оказался принудительным и не гарантированным.
Соотношение творчества и зарабатывания на жизнь тут оказалось прямо противоположным тому, что было в России: там я зарабатывал, чтобы заниматься творчеством, тут – я был вынужден использовать свои творческие силы, чтобы зарабатывать на жизнь, причем использовать не так, как мне хотелось, а так, как это требовалось условиями новой среды. Общение с людьми у меня свелось, в основном, к общению с безликой массой слушателей, к ответам на вопросы, к интервью журналистам (не обижайтесь, пожалуйста), к деловым разговорам с издателями и организаторами моих выступлений. Никакой близости, никакого коллектива; я перестал видеть себя отраженным в сознании других людей.

Все мои качества и принципы поведения, которые я вырабатывал всю жизнь, потеряли смысл. Я потерял возможность проявить себя в этих качествах. Все то, что я делал для того, чтобы стать образцовым человеком – оказалось все впустую. Эксперимент целой жизни оказался бессмысленным. А что касается наслаждения благами Запада, которые действительно существуют, - для этого надо иметь какие-то жизненные гарантии и какую-то среду близких людей. У меня этого не было – и блага Запада оказались для меня совершенно безразличными, такими же чужими, как и я сам для этого общества.
Одним словом, с первых же дней пребывания на Западе я впал в состояние душевной депрессии и не выхожу из него до сих пор. Ко всему этому прибавилось враждебное отношение ко мне в среде представителей старой русской и новой советской эмиграции, которые занимали все ключевые позиции в культурной жизни. Замечу, между прочим, что эта вражда была изначальной. Все русскоязычные издательства отказались печатать « Зияющие высоты ». И все годы эмиграции я жил в атмосфере ложных слухов, клеветы, личной изоляции, скрытой и явной вражды. Спасало одно: труд. Трудиться приходилось так, что мне самому теперь трудно поверить в это. Труд на какое-то время спасал от полного отчаяния, но не приносил удовлетворения, которое он должен был бы, по идее, приносить.
В 1985 году к сказанному добавилось сознание надвигавшегося краха моей родины. Хотя она и поступила со мной жестоко, подвергнув меня остракизму и отказавшись от всего того, что я сделал для нее, она продолжала как-то существовать в подсознании и в памяти – как последняя опора моей личности.

- Вы хотите сказать, что недовольны результатами своего труда?
- И да, и нет. Моя судьба, как писателя, социолога и публициста может служить образцом ненормальности ситуации, в которой автору приходилось работать. Когда надо мною нависла угроза ареста, мне пришлось все черновые наброски новой книги, разбросанные по разным местам в Москве, переправлять самыми фантастическими путями на Запад. Когда я оказался на Западе, из них уже была собрана и подготовлена к печати книга. На нее было потрачено много средств и я не мог остановить издание. Я оставил за собой право на переработку книги, но так и не реализовал его: не было времени и сил. Да и заказа не было на нее. Книга называется « В преддверии рая ».

Другой пример: мои поклонники просили моего издателя и меня издать отдельной книгой социологические куски из « Зияющих высот » и других книг. Приводя их в порядок, я написал новую книгу - « Коммунизм как реальность ». Сделал я это за две недели, причем в разъездах с лекциями и докладами на всяких конференциях. Писал в отелях и даже в самолетах. Писал, буквально скрипя зубами, поскольку ненавижу писание, как физический процесс. Может быть, поэтому я и писал быстро – стремясь отделаться от этой самой неприятной для меня части творчества.

Еще в Москве я начал большую книгу - « Желтый дом ». Я решил не спешить с ней. Дорабатывал я ее уже на Западе. Но вот, по ряду признаков, мне стало ясно, что значительная часть рукописей попала в лапы КГБ и так называемые « литературные эксперты » уже начали использовать их в своих интересах. Мне пришлось ускорить работу над книгой, дабы опередить их. Но, несмотря на вынужденную спешку, книгой я был доволен. Думаю, что это – моя лучшая книга. Именно поэтому она не имела такого успеха, как другие. А о публикации в России и думать не приходится.

Аналогично произошло с рукописью книги « Иди на Голгофу », которая тоже попала в лапы КГБ и тоже использовалась их « литературными экспертами ». Мне с этой книгой тоже пришлось поспешить. И вот в таком духе, то есть в каком-то почти бредовом окружении и состоянии я был вынужден заниматься творчеством. Именно вынужден, ибо надо было на что-то жить. При этом приходилось мотаться по планете, делать десятки докладов, давать интервью, писать статьи. Плюс к тому – семейные трудности, о которых не хочется вспоминать. Плюс к тому – настоящая травля в эмигрантской среде и преследования со стороны различного рода служб, выполнявших волю тех, кому моя деятельность была неугодна. Неудивительно, что у меня в конце 1982 - начале 1983 года произошел душевный кризис, который лишь случайно не завершился, как говорится, « последней точкой ».

Я хочу обратить особое внимание на то положение, в каком я оказался, как исследователь и критик коммунизма и советского общества. Невольно, в силу эмиграции, я стал анализировать и описывать советское общество, имея, в качестве противника, ложные представления о нем на Западе. Я не рассчитывал на то, чтобы изменить эти представления: совершенно очевидно, что это было невозможно. Я просто хотел сказать правду, как человек, не принимающий и презирающий любую идеологическую картину общества, как западную, так и советскую. Я хотел создать внеидеологический образ своего, то есть советского, общества, как общества коммунистического.

Скоро я понял, что именно такой образ мало кому нужен – как в России, так и на Западе. Идеологическая ложь господствовала и до сих пор господствует тут и там. Я не считаю это ни добром, ни злом: это – объективный факт социального бытия. Но и я, признав это, как факт, не стал из-за этого ломать свою жизненную установку, которую выработал ценой целой жизни.

Однако, несмотря на все, о чем я говорил, интерес к моим работам и идеям на Западе был большой. Многие мои работы нелегально проникали в Россию и другие страны советского блока. Интерес к ним там тоже был значительный, судя по той информации, какую я имел. Я мог как-то существовать, работать и даже кое-что зарабатывать. Многие были уверены в том, что, судя по изданиям моих книг на многих языках мира, по завидной прессе, по премиям и моим частым публичным выступлениям, я должен был быть очень богатым человеком.

Увы, это совсем не так. Александр Дюма перед смертью показал своему сыну монету и сказал, что он пришел в Париж юношей, имея в кармане лишь одну такую монету. В конце жизни все его состояние заключалось тоже в этой монете. Можно сказать, конечно, что Дюма прокутил свое состояние. Я – не кутил. Тем не менее, я, по всей вероятности, в конце жизни не буду иметь даже такой монеты, чтобы продемонстрировать кому-то ее итог. Скорее всего, придется уйти в мир иной должником. За независимость в этом мире платят мало или не платят совсем. Платят – за прислуживание. И – за предательство.

Вся моя писательская деятельность, включая эссеистику и публицистику, в годы эмиграции разделяется на два периода. Первый – до 1985 года; всепоглощающая тема его – коммунистическое общество во всех его аспектах, причем в его зрелом и здоровом состоянии. Здоровом, на мой взгляд, конечно. Признаки приближающегося кризиса были ощутимы, но они тогда казались явлением второстепенным. Главными были самые основы общества коммунистического типа и самые основные его черты. Мои сочинения и выступления были критикой коммунизма, но критикой, базирующейся на объективно-научном подходе к этому обществу.

Естественно, мой подход оказался неприемлемым для гигантской армии советологов, которые вели идеологическую и пропагандистскую атаку на советское общество. Я оказался между двух огней. Как критик советского общества, я был врагом для советских идеологов и интеллектуалов, которые тогда еще служили советскому режиму. Их время предавать идеалы коммунизма и перебегать на сторону врага тогда еще не пришло.

Но, как исследователь советского общества, стремившийся к объективной истине в познании его и к литературной выразительности в описании его, я стал врагом гигантской армии советологов, кремлинологов, политологов и других « -ологов », которые по интеллектуальному уровню, по моральным качествам, по методам работы отличались от советских собратьев-врагов лишь тем, что превосходили их многократно.

Они различались лишь идеологической и пропагандистской направленностью. Кончилось их противостояние тем, что советские интеллектуалы капитулировали перед западной идеологией и сами ринулись в такой антисоветизм и антикоммунизм, что даже западным антисоветчикам и антикоммунистам стало неловко. Впрочем, предатели всегда усердствуют в борьбе против того, что они предали, больше, чем их новые хозяева.

В 1985 году на арене истории замаячил Горбачев. Еще до того, как он стал Генеральным Секретарем ЦК КПСС, он появился в Англии. Он отказался посетить могилу Маркса и, вместо этого, отправился на прием к королеве. Меня попросили прокомментировать этот факт. Я сказал, что начинается эпоха беспрецедентного исторического предательства. Мое предчувствие меня не обмануло.
С тех пор главным содержанием моего творчества стали, естественно, события в нашей стране, которые привели ее к нынешнему катастрофическому состоянию. Я опубликовал об этих событиях многие десятки статей, дал десятки интервью и сделал десятки выступлений на конференциях и при встречах с читателями. Опубликовал книги - « Горбачевизм », « Катастройка », « Кризис коммунизма », « Смута ».
Издание книги « Кризис коммунизма » в России сорвали, как ранее сорвали издание книги « Коммунизм как реальность ». « Смута » опубликована по-французски. Не знаю, выйдет она в России или нет. В моих статьях и книгах я подробнейшим образом изложил мое понимание событий в России. Не моя вина, что нашлись люди, которые позаботились о том, чтобы оно не дошло до моих соотечественников.

- Вы могли бы изложить его суть?
- В двух словах, суть моего понимания эволюции нашей страны в эти годы заключается в следующем. К 1985 году в Советском Союзе назрел кризис. Но он мог быть преодолен силами и методами советского социального строя. Высшее советское руководство, которое польстилось на лавры диссидентов, проявило беспрецедентное непонимание своего собственного общества, западного общества, намерений Запада и общей ситуации в мире. Политика перестройки явилась результатом эпохального идиотизма советского руководства и холуйской интеллектуальной элиты.

Вскоре стало ясно, что эта политика обречена на провал. Спасая свою репутацию и свою шкуру, высшие руководители встали на путь предательства интересов своего народа и своей страны, развязали в стране антисоветские и антикоммунистические силы, нашли опору в самых низменных страстях и умонастроениях населения.

Холодная война переросла в то, что я назвал « теплой войной ». В стране стремительно сложилась « пятая колонна » Запада, инициативу захватили предатели и капитулянты. Они направили страну на путь полной капитуляции перед Западом, ликвидации всех достижений величайшей революции в истории человечества и беспрецедентного по результатам, несмотря ни на что, советского периода российской истории.
Я подчеркиваю: среди комплекса условий и причин, приведших страну в катастрофическое состояние, решающую роль сыграло предательство политических и идеологических руководителей страны. Предательство – в прямом смысле слова. И теперь западные победители совместно с советскими предателями и коллаборационистами стремятся навязать русскому народу капиталистический социальный строй.

Это – контрреволюция по отношению ко всему, что было результатом Октябрьской революции 1917 года. Естественно, создается класс частных собственников и предпринимателей, в основном – из тех, кто сумел награбить за прошлые годы, так что социальную основу новой власти образуют преступники, предатели, перевертыши.

Крах Советского Союза есть результат не только внутренних, но и внешних причин. Внешние причины: холодная война, перевес сил Запада во всех отношениях - в экономике, в военном отношении, в идеологической работе, в человеческом материале. Разумеется, западные разведывательные службы приложили огромные усилия к тому, чтобы нанести поражение Советскому Союзу, дискредитировать его идеологию и разрушить его государственность. И это - вполне естественно с точки зрения интересов их стран.

Но усилия Запада и его специальных служб не были бы такими эффективными, если бы не произошло перерождения высших слоев советского общества и если бы политические и идейные лидеры страны не открыли ворота советской крепости врагу, не ожидавшему такого щедрого подарка.

Один западный социолог, отнюдь не являющийся сторонником коммунизма, сказал, что в так называемой « революции » в ГДР победил не капитализм, а лучшие телвизионные передачи, действовавшие от его имени. Думаю, что это применимо и к ситуации в бывшем Советском Союзе. Западная пропаганда, а затем и прозападная пропаганда, организованная по указанию высшей власти, и захваченная в свои руки идеологическими перевертышами, сыграли решающую роль в деморализации советского населения.
Легкость, с какой советские люди поддались этой пропаганде, и пожертвовали ради мифического западного « рая », абсолютно недостижимого для них, реальными достижениями своего социального строя, поразительна. У меня такое впечатление, будто страну охватила эпидемия глупости, подлости, холуйского пресмыкательства перед Западом, самоуничижения.

Меня упрекают в том, будто я из критика коммунизма превратился в его апологета. Этот упрек абсурден. Моя позиция не изменилась. Изменилсь ситуация в стране и в мире, изменился объект моего анализа и моей критики. Раньше я исследовал коммунистическое общество в его нормальном состоянии, будучи уверен в том, что оно достаточно устойчиво, что страна способна преодолеть трудности и защитить себя.
Когда к власти пришли горбачевцы, я сразу почувствовал опасность, которую они несли с собой. Я знал это поколение партийных прохвостов и идеологических карьеристов. По мере того, как мои предчувствия подтверждались, я делал объектом моего исследования и критики начавшийся период советской истории.
Я критиковал коммунизм, но никогда не призывал к его свержению. Наоборот, я всегда подчеркивал, что то, что будет после него, будет еще хуже. Несмотря ни на что, я считал и считаю советский период самым значительным периодом российской истории. Пройдут века, и наши потомки будут с величайшим уважением оценивать этот период, поражаясь тому, как много было сделано за такой короткий срок, причем – в тяжелейших условиях неравной борьбы с Западом.

Моя позиция с первой минуты моей сознательной жизни была, в основе своей, одной и той же и останется такой до последней минуты жизни. Это – позиция русского человека, рожденного в Советской России, пережившего все тяготы ее истории и дефекты ее социального строя. И, вместе с тем, впитавшего в себя все лучшие идеалы, ради которых были принесены бесчисленные жертвы, ставшего тем, что он есть, благодаря этому строю, и всегда честно исполнявшего свой гражданский долг по отношению к своей стране и к своему народу.

До 1985 года я, несмотря ни на что, считался экспертом по советскому и вообще по коммунистическому обществу. Никто не упрекал меня в том, что я писал и говорил на эту тему, живя на Западе, а не в самом Советском Союзе. Но с 1985 года, когда мои суждения о событиях в Советском Союзе пришли в вопиющее противоречие с тем, что стала проповедовать и превозносить западная идеология и пропаганда, обычным аргументом против меня стало утверждение, будто я не могу судить о ситуации в Советском Союзе и, затем, в России, поскольку живу вдалеке от них.

Допустим, что это так. Но в моем положении было по крайней мере одно преимущество: я мог наблюдать то, что делалось на Западе с целью привести народы Советского Союза в то жалкое состояние, в котором они сейчас находятся. Сегодня я хочу кое-что сказать на эту тему. То, что я скажу, не есть разоблачение каких-то тайных махинаций: все это делалось и делается открыто.
Этим теперь гордятся здесь, как одним из важнейших элементов стратегии Запада, оправдавшей себя в ходе холодной войны. Если информация такого рода не достигала сознания советских людей, то они обязаны этим тому одному проценту своих соотечественников, которые стали предателями своей родины и нажились на ее страданиях. В ходе холодной войны была выработана стратегия установления нового мирового порядка. Я называю ее словом « западнизация ».

- Что это такое?
- « Западнизация » есть стремление Запада сделать другие страны подобными себе по социальному строю, экономике, политической системе, идеологии, психологии и культуре. Идеологически это изображается, как гуманная, бескорыстная и осовободительная миссия Запада, являющего собою вершину развития цивилизации и средоточие всех мыслимых добродетелей. « Мы – свободны, богаты и счастливы, - так или иначе внушает Запад западнизируемым народам, - и хотим помочь вам стать тоже свободными, богатыми и счастливыми ».

Но реальная сущность западнизации не имеет с этим ничего общего. Цель западнизации: довести намеченные жертвы до такого состояния, чтобы они потеряли способность к самостоятельному развитию, включить их в сферу влияния Запада, причем – не в роли равноправных и равномочных партнеров, а в роли колоний нового типа. Эти роли могут на какое-то время удовлетворить часть граждан западнизируемых стран, но не более того.

Этим странам в сфере власти Запада уготованы роли второстепенные и подсобные. Запад обладает достаточной мощью, чтобы не допустить появления независимых от него западообразных стран, угрожающих его господству в отвоеванной им для себя части планеты. Западнизация некой данной страны есть не просто влияние Запада на эту страну, не просто заимствование отдельных явлений западного образа жизни, не просто использование произведенных на Западе вещей и явлений культуры, не просто поездки на Запад, а нечто гораздо более глубокое и важное для этой страны. Это – перестройка самых основ жизни этой страны, ее социальной организации, системы управления, идеологии, менталитета населения.

Эти преобразования – суть средство добиться цели, о которой я сказал. Западнизация не исключает добровольности со стороны западнизируемой страны и даже страстного желания пойти этим путем. Запад именно к этому и стремится – чтобы намеченная жертва сама полезла ему в пасть, да еще при этом испытывала бы благодарность. Для этого и существует мощная система соблазнов и идеологическая обработка.

Но, при всех обстоятельствах, западнизация есть активная операция со стороны Запада, не исключающая и насилия. Добровольность со стороны западнизируемой страны еще не означает, что все население ее единодушно принимает этот путь своей эволюции. Внутри страны происходит борьба между различными категориями граждан – за и против западнизации. Причем западнизация не всегда удается, достаточно сослаться на примеры Вьетнама и Ирана. Была разработана и тактика западнизации. В нее вошли меры такого рода (среди прочих), как:
- дискредитировать все основные атрибуты общественного устройства страны, которую предстояло западнизировать;
- дестабилизировать ее;
- способствовать кризису экономики, государственного аппарата и идеологии;
- раскалывать население страны на враждующие группы, атомизировать его;
- поддерживать любые оппозиционные движения;
- подкупать интеллектуальную элиту и привилегированные слои;
- одновременно вести пропаганду достоинств западного образа жизни, возбуждать у граждан западнизируемой страны зависть к западному изобилию;
- создавать иллюзию, будто это изобилие достижимо и для них в кратчайшие сроки, если их страна встанет на путь преобразований по западным образцам;
- заражать население западнизируемой страны пороками западного общества, изображая их в пропаганде, как добродетели, как проявление подлинной свободы личности, прогресса;
- оказывать экономическую помощь западнизируемой стране в той мере, в какой это способствует разрушению ее экономики, порождает паразитизм в стране и создает Западу репутацию бескорыстного спасителя западнизируемой страны от язв ее собственного образа жизни;

Вся освободительная и цивилизаторская деятельность стран Запада в прошлом имела одну цель: завоевание планеты для себя, а не для других, приспособление планеты для своих, а не чужих интересов. Они преобразовывали свое окружение так, чтобы им было удобнее жить в нем.
Когда им мешали в этом, они не гнушались никакими средствами. Их исторический путь в мире был путем насилия, обмана и расправ. Во второй половине ХХ века изменились условия в мире: иным стал Запад, изменилась его стратегия. Но суть дела осталась та же. Она и не могла быть иной. Ибо она есть закон природы!

Западная идеология стала пропагандировать мирное решение проблем, поскольку военное решение – опасно для самого Запада; поскольку мирные методы создавали Западу репутацию некоего высшего и справедливого судии. Но эти мирные методы обладают одной особенностью: они – принудительно-мирные. Запад обладает огромной экономической, пропагандистской и военной мощью, вполне достаточной для того, чтобы заставить строптивых мирным путем сделать то, что нужно Западу. Как показывает опыт, мирные средства при этом могут быть дополнены военными. Как бы западнизация той или иной сраны ни началась, она так или иначе перерастает в западнизацию принудительную.
То, что произошло с Советским Союзом и происходит сейчас с Россией, может служить классическим примером стратегии западнизации. Результат ее является исключительно негативным, разрушительным и иным он в принципе не может быть – не только в силу реальных установок Запада, но и в силу исторических условий, положения в современном мире и характера народов бывшего Советского Союза.
Тут нет и не будет никогда ни демократии, ни рыночной экономики такого типа и уровня, как в странах Запада. На пути западнизации народы бывшего Советского Союза никогда не достигнут западного жизненного стандарта. На этом пути получится лишь ублюдочная имитация западных форм жизни в сочетании с оккупационным самодурским режимом горбачевско-ельцинского образца.